Новости общество Россия - iCity.life Челябинск

Альберто Кошты (Alberto Costa) не существовало до шести лет. «Чтобы рассказать свою историю, мне нужно полторы минуты». И рассказывает. Его зарегистрировали лишь перед отправкой в Советский Союз, школьный возраст был лимитом, чтобы не ставить под угрозу безопасность родителей, которые вели тайную борьбу с диктатурой. Альберто говорит, что со временем дал всему рационалистическое объяснение и уже не помнит, что чувствовал тогда. Годы стерли неприятные воспоминания, но шрамы остались. Он говорит, что лучший способ изжить эти «травмы» заключается в том, чтобы подчинить их разуму, как если бы все случилось исключительно по вине обстоятельств — тех, которые зависели не от него, но от борьбы, в которой участвовали родители.

Одет Риту (Odete Rito) смотрит на свое прошлое по-другому. Рассказывая о детстве, она улыбается и преисполняется гордостью. Одет была первым ребенком, дочерью действующих в подполье коммунистов, в принудительном порядке отправленной в Иваново, город в 300 километрах от Москвы, где находилась международная школа для детей коммунистов из разных стран. Она приехала туда в десятилетнем возрасте и до того никогда не ходила в школу. В Советском Союзе Одет прожила еще десять лет, вдали от родителей и семьи. Она влилась в неведомую ей ранее культуру, влюбилась, выучила новый язык, мечтала и мыслила на русском. Одет также была первой из тринадцати португальских учащихся этой школы, вернувшейся в Португалию еще до 25 апреля, чтобы приступить к подпольной деятельности. Подобно своим родителям, она боролась с фашизмом, правда у нее был «странноватый акцент» и она «имела привычку тщательно проговаривать слова», чтобы своей речью не вызывать подозрений.

Решение отправиться в далекую страну, без родителей, было отнюдь не добровольным. И по сути неосознанным. Да и могло ли оно быть таковым. Одет уехала первой и, по ее словам, приняла это решение сама в свои десять лет. Спустя более чем пятьдесят лет детские воспоминания этих людей приобретают рациональное обличие. Они рассказывают о своей жизни, как если бы речь шла о ком-то другом, от первого лица, но с интонацией стороннего наблюдателя.

Альберто резюмирует свой детский опыт. Родился, шесть лет жил с родителями в подполье, и вот в один прекрасный день к нему подходит отец и говорит: «Тебе нужно ходить в школу. Здесь это невозможно, придется уехать». Он отвел в загс Альберто и его двухлетнюю сестру, зарегистрированную в тот же день, дал ему имя и наказал сыну хорошенько его запомнить. «Ты назовешь свое полное имя, когда приедешь на место, до тех пор… ни гу-гу», — сказал ему отец Карлуш Домингуш (Carlos Domingos). Собрали вещи, мальчика передали Жайме Серра (Jaime Serra) и уже вместе с его сыном Жозе Серра и еще одной семейной парой коммунистов они «совершили прыжок». На плоту переправились в Испанию, затем на машине — во Францию, до Парижа, где застали события мая 1968 года. Вернее сказать, обошли их стороной. «Нам следовало избегать неблагополучных мест», — говорит он. Альберто приехал в Москву и уже оттуда отправился в Иваново.

Тысячи километров, заключенные в несколько строк. Альберто рассказывает с большой неохотой. «Уже не помню. Мне кажется, я не испытывал сильного беспокойства, разве что некоторое негодование. Разумеется, для шестилетнего ребенка это травма, даже если найти ей логические обоснования, но это нормально», — говорит Альберто Público. О проведенных в Советском Союзе шести годах он рассказывает так, будто это было самое обыкновенное время, но далеко не счастливое детство. «Другие люди через это не проходили, потому что, даже не живя с родителями, они жили с бабушкой, дедушкой или у дяди с тетей, жили в нормальных домах, а мы спали по десять человек в одной комнате. У нас был строгий режим, а с учреждением складывались довольно безличные отношения», — говорит он.

Альберто Кошта прибыл в Интернациональный Дом в 1968 году, и является одним из героев исследования, проведенного Аделино Куньей (Adelino Cunha) в отношении потоков коммунистических ссыльных в разных странах и их связей с PCP (Португальской коммунистической партией), в настоящее время опубликованного в книге «Дети подполья» (Os Filhos da Clandestinidade). Альберто был самым младшим из детей, прибывших в Советский Союз по решению родителей — и из последней партии. К тому моменту в Интердоме для него уже сложилась «семья». Там он встретил Марию Арманда Серра, учителя португальских школьников и сестру своего спутника в путешествии, а также более десятка учеников, за несколько лет уже привыкших к жизни в Советском Союзе.

Это были дети, жившие в ином культурном контексте, в другой языковой среде, другом климате, с иным повседневным укладом. Они просыпались в семь утра, делали гимнастику в коридорах, умывались и ели. Уроки заканчивались в обед, а оставшаяся часть дня была предназначена для различных видов деятельности. В те годы им доводилось участвовать в совещаниях и семинарах, многие из которых были посвящены коммунистической борьбе по всему миру. «Несмотря на то, что решение о переезде было принято родителями, дети активно интегрировались в политическую жизнь и признавались полноправными членами коллектива», — объясняет в своей книге историк и журналист Аделино Кунья.

«Это поколение детей подполья оказалось обреченным на расставание с родителями, которые в свою очередь были убеждены в том, что обеспечили своим чадам лучшие условия для жизни и образования», — пишет историк. На самом деле, в Интернациональном Доме в Иваново (также известном как Интердом), куда в 1960-е годы направляли детей нелегальных коммунистов, не имевших родственников, с которыми они могли бы остаться в Португалии, совершалось интенсивное построение идентичности. «Нам прививали дружбу. Она была нашим главным связующим звеном», — рассказывает Одет Риту. Но дружба эта была соткана из умалчиваний.

Неизвестная идентичность

«Сесилия [школьница] как-то раз спросила меня: „мы знаем, что мы не испанцы. Тогда кто мы?“ В силу своего возраста они еще не знали о том, что были португальцами», — рассказывает учитель Мария Арманда Серра, в 17 лет отправившаяся на учебу в Москву, а в 19 по просьбе Альвару Куньяла приехавшая на работу в Иваново. Дети постарше еще хранили воспоминания о Португалии, но «было много и таких детей, которые переставали говорить на португальском языке, забывали, кто их отец и мать», объясняет исследователь, отказываясь выносить суждения, поскольку в своем историческом исследовании сосредотачивается на политических ссыльных, среди которых дети Иваново образуют лишь подгруппу, а не на социологических и психологических последствиях этих событий для детей.

Возникало много вопросов, главным образом во внеурочные часы, но ответов было мало. Однажды школьный учитель читал нам рукопись, в которой говорилось о «храбром, как лев, бойце и сказал, что сын этого великого человека находится в этом классе, — рассказывает Мария Арманда. — И мой брат был поражен этим фактом, потому что сам об этом не знал». Жозе Серра не было известно о роли его отца Жайме Серра в коммунистической борьбе.

Помимо весьма ограниченных знаний о своей собственной идентичности — а многие на протяжении ряда лет жили под вымышленными именами, опасаясь, что ПИДЕ (португальская политическая полиция — прим. пер.) настигнет их даже в Советском Союзе — детям также мало что было известно о других учащихся. «Я ничего не знала о своих одноклассниках, а они не знали, кто были мои родители, знали только, что они арестованы, но их имена даже не произносились», — говорит Одет. Те, кто прибыл к Интердом после 1968 года, сохраняли свои настоящие имена: Альберто, Жозе, Элена Кошта, Сесилия Кошта и Луиш Кошта (трехлетний мальчик, самый маленький из направленных в Советский Союз). Мария Арманда была Мануэлой Каштру. Именно под этим именем знают ее друзья, с которыми она познакомилась в Иваново.

На кого ложится вина за потерю сознания своей собственной идентичности? Мария Арманда признается: «Я виню в этом подполье». «Я не задавала вопросов, потому что не хотела услышать то, что мне не следовало знать. Я могла бы выудить из моих приятелей какие-то воспоминания о жизни в Португалии, но не была уверена, что имею на это право, поскольку в партии мы знали только то, что было строго необходимо для выполнения наших задач». Одет подытоживает это так: «Чем больше мы знаем, тем дольше об этом молчим».

Жайме Серра, один из самых известных коммунистических активистов, в книге сообщает о «наличии излишней конспирации», из-за которой он не смог жить со своими детьми. В их числе — Мария Арманда, которая после трех лет проведенных с родителями в подполье отправилась в Москву, и Жозе, в шестилетнем возрасте присоединившийся к сестре в Иваново в 1968 году.

Именно в этом состоянии непрекращающегося страха жили эти люди в свои ранние годы, во многом определяющие личность человека.

Скрытые травмы

Страх облекался в форму какого-то объекта: например, дверной ручки. «Не давало покоя чувство, что „кто-то внезапно войдет в комнату“. У детей внутри сидел этот страх». Страх, до десяти лет заставлявший Одет дома не приближаться к занавескам и выходить на улицу лишь в период школьных каникул у других детей, ведь до своего отъезда в Москву она никогда не посещала занятий в школе.

Или же страх ассоциировался с каким-то действием: так, мать, желая проявить заботу, перед отъездом дочери отвела ее к парикмахеру. «Я знала, что моя мама водила меня подправить прическу, сфотографироваться, и я знала, что мне предстоит поездка. Но не знала, куда еду и что это так далеко. Но к тому возрасту я уже привыкла жить с чувством страха, опасаясь того, что меня окружало. Я знала, что могли прийти „злые люди“ и что не следует ни с кем ни о чем говорить». Эти свидетельства принадлежат Одет, которая стала так зваться лишь с 1974 года. В фальшивом паспорте стоит имя Изабел Амаду (Isabel Amado) — «имя, выбранное мной» — а в Советском Союзе она была известна как Элена Фрутуозу (Helena Frutuoso).

Путаница в самоопределении, и без того нарушенном расстояниями, языком и культурой. В Иваново не было никого, с кем она могла поговорить на португальском языке за исключением Мануэла Силвы (Manuel Silva) — «моего приемного брата», — говорит она с улыбкой о своем товарище по первой поездке подпольных детей в Москву в 1963 году. За несколько месяцев она научилась выражаться на русском языке, переход к билингвизму произошел в кратчайшие сроки. Потом десять лет учебы в Иваново сделали свое дело и стали частью ее сознания и подсознания, изменяя ее манеру общения: «Ночами меня часто мучили кошмары. Мои школьные приятели говорили, что по ночам я кричала, потому что мне все еще снилось, что кто-то идет за мною следом, бежит… злодеи и прочее. Потом кошмары начали отступать», — говорит она.

Но школа сформировала и ее образ мыслей. Одет продолжила учебу в Советском Союзе, вступила в ряды коммунистической молодежи и решила «продолжить борьбу» родителей в Португалии. В 1973 году вместе со своим мужем она вернулась на родину, чтобы учредить штаб-квартиру партии. «Я хотела вернуться в Португалию из-за письма, полученного от отца — в нем он написал мне: «Если я упаду, ты продолжишь мою борьбу». Мне этого было достаточно, чтобы сказать: «Я хочу вернуться, хочу продолжать бороться и готова ради этого даже оставить учебу», — рассказывает Одет.

Но период этот оказался недолгим. В 1973 году она вернулась в Португалию и забеременела, а вскоре после этого 25 апреля вырвал ее из подполья, где она провела больше половины своей еще молодой жизни.

С распадом семьи, жившей в условиях секретности, контрастировал тот факт, что теперь у нее появилась собственная семья и друзья из сплоченной группы Иваново. Этот отрыв от семей отчасти восполнялся письмами (приходившими с месячными задержками, достигавшими года), которые дети получали от родителей. Письма для Одет были особенными — написанными на табачной бумаге, чтобы их можно было вынести из тюрьмы в Пенише (где содержался ее отец Жозе Карлуш) и Кашиаше (где была мать Оливия Собрал).

Именно в те моменты Одет «давала волю чувствам». «Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что это была моя миссия и никогда не плакала, особенно напоказ. [Потом] забившись в уголок, чтобы никто не видел, я давала волю слезам». В чем причина этих слез? «Я тосковала. Когда читала письма, у меня не было их фотографий, но в памяти я хранила лица моих родителей. Их я никогда не забывала». Время от времени радость от занятий танцами, пением, шитьем и всем тем, чему она училась в школе, сменялась потаенными слезами. «Иногда я чувствовала себя совершенно безутешной. И тогда все говорили, что я улыбаюсь, а глаза у меня остаются печальными».

Письма связывали детей с Португалией, но всегда носили упрощенный характер. «Мне тоже было очень сложно, я не могла писать о том, чем занимаюсь, не могла ничего сообщать. Письма были проформой с одним посылом: „мы живы“», — рассказывает Мария Арманда.

По мнению Альберто, семейная разобщенность, пережитая им в шесть лет, оставила свой след, но не это стало для него самым большим потрясением. «Я начал проводить много времени в библиотеке. Немного изолировал себя от других людей. Приезд моих родителей туда — единственный раз — примерно два года спустя, вот что, как мне кажется, стало для меня настоящим шоком». Я не сразу узнал свою мать, «стоявшую передо мной с распростертыми объятиями». «После этого у меня появились более серьезные проблемы с социализацией. Я прятался по углам… Наверное, что-то щелкнуло у меня в голове, я вдруг остро испытал чувство брошенности, которое в возрасте шести лет мне удалось преодолеть и которое, если бы не их приезд, возможно, так и не всплыло бы на поверхность», — считает он. В книге сообщается, что в восьмилетнем возрасте в большей мере, чем в шесть лет, Альберто ощутил покинутость родителями, и в итоге был направлен в психиатрический санаторий. Но даже так, он говорит, что «не чувствовал, что мир вокруг него рушится».

Как и в случае Марии Арманды, через два года после эмоционального срыва к Альберто в Иваново приедет сестра Элена, на четыре года его младше, это будет последний высланный из Португалии ребенок, поступивший в Интердом. «Она была как куколка», — вспоминает Альберто. С братом она знакома не была, знала лишь о его существовании.

Возвращение в разъединенное прошлое

Одет отправилась в Португалию раньше других, чтобы продолжать свою секретную деятельность. Альберто, Мария Арманда и остальные ивановские школьники приземлились в июле 1974 года. «Они все заснули, были очень уставшие, и я боялась кого-нибудь там нечаянно оставить», самолет летел дальше в Бразилию. «Когда мы вышли, было так много прожекторов… нас окружила толпа людей, и нам пришлось остановиться», — рассказывает она.

Но за медийным ажиотажем вокруг прибытия детей коммунистов скрывалось их истинное будущее. Реалии страны были иными. Равно как и обстановка в семье. «Мне сложнее всего далась именно социальная адаптация, не только потому что образ мыслей у людей моего же возраста был другим. Там я жил в учебном заведении, здесь — с родителями. Вот уже два несовпадения. Это были мало приятные времена», — признается Альберто. Нелегко ему пришлось и когда он вернулся в Россию, чтобы продолжить учебу, а потом в 1987 году он окончательно обосновался в Португалии. Сегодня Альберто владеет двумя языками и занимается техническими переводами.

Одет также ощутила на себе разъединенность с обществом и семьей, но начала внутренне готовиться, когда как раз перед возвращением назад повидала своих родителей в Москве — десять лет спустя после расставания. «Время от времени у нас случались столкновения, потому что они много лет провели в тюрьме и многого не знали. Родители жили в 1970-е годы, но они вели такой образ жизни, как если бы это были 50-е. Женщины тогда пользовались косметикой, носили мини-юбки, и перед встречей меня предупредили: «Когда пойдешь на встречу со своими родителями, будь осторожна, не красься, чтобы их лишний раз не шокировать». Так я и сделала, но последствий сложно избежать: «Нам было трудно общаться друг с другом».

Несмотря на то, что детство этих людей явилось результатом родительского выбора, им трудно их в этом винить. Они называют это «обстоятельствами», рассуждают об ответственности, но не о вине. Но так было не со всеми. «Я не знаю, единственная ли я никогда не поднимала этот вопрос», — говорит Одет.

Мария Арманда испытывает смешанные чувства. Она отправилась в Москву по собственному выбору, в 17 лет — ситуация, отличная от той, в какой оказались дети. Учительница считает, что родителям нельзя предъявлять обвинения: «Мы не имеем права обвинять наших родителей (…). Они посчитали, что так лучше (…). Эти люди могут их винить, но я не думаю, что это правильно, потому что все-таки у них было счастливое детство, в отличие от меня. Все они росли вместе, в равных условиях. Они-то и были семьей».

Но когда Мария начинает говорить начистоту, понимаешь, что это «другое» детство не сделало ее лучше, скорее — менее нормальной, менее счастливой: «Почему мы не могли оставаться с нашими родителями? Это всех нас делало несчастными. У нас не было детства. Того детства, когда родители читают вам сказки на ночь. У нас этого не было».